Мадонна

Влюбилась Анна в одно мгновение – неприметный Сергей с третьего ряда пришел на физру в форме городской сборной. Белая рубашка-поло, шорты и шипованные кроссовки, тоже белые. Переодевшиеся одноклассники выходили из раздевалки и замирали – он был как солнечный луч, пляшущий по сырому и темному спортзалу.

— Фигасе, — ахнула Лида, и девочки приуныли.

Лида не была красавицей, одевалась обычно, но с мальчиками она умела – у нее было три родных брата. Пока какая-нибудь школьная красотка смущалась, придумывала, о чем бы поговорить, и решала, стоит ли заговаривать первой, Лида уже курила с парнем за гаражами, сдавала бутылки или мыла машины. Тягаться с ней было бесполезно. Однако Сергей Лиду не замечал. Он вообще замечал только пацанов, которым часами рассказывал про дриблинг, финты Кройфа и марсельскую рулетку. Лида таскалась за ним, стояла в воротах, смотрела матчи, тесно прижавшись к Сергею, хотя между ней и подлокотником дивана можно было усадить еще троих, но это ни к чему не привело.

На выпускном Сергея не было. Он уехал сразу после экзаменов, и вернулся уже в августе. Анна к тому времени поступила в техникум, на закройщицу, а его без экзаменов приняли на спортфак в областном центре.

Август выдался томным — расцветшие кроны деревьев уже начали подсыхать, стебли полевых трав огрубели, а листики стали матовыми, пришло время золотых закатов, но в воздухе чувствовалась горячая влажность и напряжение – случавшиеся грозы не избавляли от него, а только успокаивали ненадолго.

Сергей очень обрадовался их встрече, долго рассказывал о том, как много класс для него значил. Он привык возвращаться, смотреть на их жалкие унылые лица, всегда одинаковые, думать о том, что нет у них никаких перспектив, нет будущего, поработают на износ, нарожают детей поорут на них и подохнут лет через -дцать. И это придавало ему сил побеждать – он не такой, он вырвется. Анна тоже заговорила о том, что вырвется – выучится, уедет в областной центр, откроет там ателье, создаст свою линию одежды. Вообще-то Анна любила свой город, уезжать не хотела, и одноклассники не казались ей жалкими и унылыми, но ей хотелось быть лучше, чтобы он вдруг и про нее не подумал, что она унылая.

Он приводил ее на заброшенную дачу, и, подрагивая от нетерпения, вытаскивал узкую деревянную рейку, державшую оконное стекло на веранде. Вынимал стекло, открывал замок изнутри и перед тем как войти, с силой прижимал Анну спиной к косяку и долго целовал. Внутри была странная низкая печка, видимо, осевшая с годами, и пахло прелым деревом. На диване лежал выцветший красноватый ковер. От старости он сначала свалялся, а потом вытерся и стал жестким, как доска. На спине от него появлялись продолговатые царапины. Уже дома, перед сном, Анна представляла, как они с Сергеем живут долгую и счастливую жизнь где-то не здесь – его берут в сборную, он становится чемпионом, потом тренером для чемпионов, а она шьет им форму, разрабатывает ткани и крой.

О беременности она ему писать не стала, собиралась сказать лично, он планировал приехать после сборов, но его внезапно купил крупный клуб. Его родители торопливо продали квартиру, гараж и уехали. Сергей писал, что вот-вот заберет ее, но сначала нужно было освоиться в команде, потом пошли тренировки, матчи один за другим, а потом он перестал отвечать.

Анна плакала ночами и корила себя за то, что совсем не верит в то, что Сергей вернется – мало ли что могло произойти? Телефон украли, адрес забыл или просто не заметил, что времени прошло слишком много. С его исчезновением из жизни Анны уходило будущее: муж – легендарный футболист, особняк с бассейном, три собачки корги на одном поводке, собственная фабрика, показы мод, несколько улыбчивых беспокойных ребятишек.

Живот рос. Мать устраивала изощренные проверки, многочасовые допросы, но Анна так и не призналась от кого. Она все еще надеялась на то, что Сергей приедет и заберет ее. Она будет катать коляску вокруг стадиона и тревогой поглядывать на табло. Мать требовала, чтобы Анна оставила ребенка в роддоме – она всю жизнь на Анну положила, может она теперь пожить для себя? «Для себя» значило – каждый вечер после смены задерживаться на опустевшем рынке, пить с торгашками и приходить домой не одной.

Анна думала, что мама поорет, но все равно пустит их с Сережей – сына она назвала в честь отца — но мать уперлась. Сказала, что Анна ей больше не дочь и захлопнула дверь. Анна собиралась прийти позже, а пока поселилась на заброшенной даче Сергея. Апрель выдался теплым, сокурсницы помогли с сессией, ремонтом, едой и одеждой на первое время. У преподавательницы кроя по кличке Лекала, было свое ателье у рынка, и она, узнав от торговок об Анне, начала подкидывать ей небольшие заказы. Сначала они были настолько простыми, что Анна стыдилась – было ясно, что Лекала просто хочет дать ей денег, потому что для нее пройти борт козликом или вставить резинки – дело тридцати секунд, объяснять Анне задачу куда дольше. Но постепенно задачи усложнялись. Лекала просила раскроить пальто или прийти в ателье и снять за нее мерки. Анна ей нравилась – тихая и послушная, она могла часами шить, загадочно улыбаясь, и только время от времени поглядывая на Сережку, мирно сопевшего в коляске.

— Мужика тебе надо, — внушала Лекала, — Не дело это. Вон, смотри у Алмаза какой молдавашка в грузчиках! Огонь! И этот еще, который шампуни возит. Машина своя! Давай сведу вас? Эх, дура ты, Анька. Была б я помоложе…

Молдаванин и правда был очень хорош, но что такое грузчик, спавший на сетках с луком, по сравнению с Сергеем, которого уже дважды показывали по телевизору? Анна никогда не дала бы ему шанса, но на следующий день у ателье она встретила Лиду.

— Это ты от кого? – изумилась та, кивнув на Сережу.

— От Сергея, — спокойно ответила Анна, ей стало приятно, что она оказалась желаннее Лиды.

— Вот урод. Тоже дачу показывал? – усмехнулась Лида, — Я ж ему тогда дала. Но с резинкой, он не первый у меня был.

За эти пару лет Анна внушила себе, что сама не захотела ехать, решила пожертвовать собой, чтобы не создавать молодому дарованию лишних проблем, чтоб он стал мировой звездой, и между ними была такая вот красивая волшебная любовь, как в стихах, а не колючий ковер на заброшенной даче. Теперь это разрушилось, опошлилось, и даже собственный сын показался ей не таким уж красивым.

— Пошли, — кивнула она молдаванину.

Он смущенно улыбнулся, но пошел. Дров было много, низкая печка накалилась почти докрасна. Анна смотрела на нее, слушала частое дыхание молдаванина и ничего не чувствовала – какие-то не особенно приятные толчки и запах лука. Больше она его не звала, ушла в работу и перестала интересоваться мужчинами. Иногда только, глядя на завуча или на какого-нибудь женатого учителя на родительском собрании она думала, что было бы здорово, найти для Сережки отца. Нормального мужика с принципами, который знал бы, как его воспитывать, что говорить, подавал бы пример. Но одинокий трудовик из соседней школы, с которым она познакомилась в ателье, оказался унылым и жалким – поддавал вечерами, считал копейки, брал себе самые вкусные куски и как-то отвесил Сереже подзатыльник. Этого Анна не стерпела.

Воспитывать было самым трудным – будто бы Сережа в постоянной опасности – одно неверное слово, не та мысль и все – ее талантливый мальчик – олимпиадник, которого хвалят на каждом родительском собрании мгновенно превратиться в спивающегося трудовика.

Как-то за обедом сын внезапно разревелся:

— Они меня сегодня пробивать будут! После волейбола!

По Анне будто ножом полоснули – но она выдержала, выдохнула и завела длинную речь о том, что сильно не побьют, зато позор потом до одиннадцатого класса. А что страшно – так это всем страшно. Сережа ведь всегда справлялся – и кровь когда из вены брали, и в зубном. Да, это как в зубном. Больно, страшно, зато навсегда здоров. Сережа, как ни странно, поверил. Собрался, успокоился и произнес твердо:

— Пойду, мам.

Сжал кулаки и правда пошел. Анна помахала ему из окна и улыбнулась как можно радостнее. Несколько следующих секунд она и вправду гордилась сыном, думала, что он настоящий мужчина, а потом представила, как он приходит на стадион, и его роняют, и бьют, может быть ногами, и кровь на резиновой дорожке. И ее обожгло ледяной волной страха.

— Сидеть! – грубо приказала она себе, и почувствовала, что дрожит, — Неудачница хренова. Из тебя ничего не получилось – ни жены нормальной, ни дочери, ни швеи, так хоть ребенку жизнь не ломай, расти как следует, раз родила безотцовщину! Терпи теперь! Терпи!

Речь ее немного успокоила, она всхлипнула, но внезапно вскочила. Торопливо обулась, содрала с вешалки первый попавшийся плащ и рванула к будке. Огромный кавказец Тобик заплясал от радости, мешая снять цепь с крючка – Анна гуляла с ним редко.

И они побежали. Тобик, который обычно останавливался нюхать столбы и тянул в сторону, будто почувствовал, что происходит что-то страшное и бежал вперед, таща за собой Анну. Анна думала, что зря его взяла – такой собакой можно было разогнать криминальную сходку, а делать вид, что ты просто тут гулял тоже глупо. У стадиона она накинула цепь на арматурину школьного забора и выглянула.

Два пацана наступали на Сережу, почти вплотную подходя к нему. Сережа стоял и не двигался. Внезапно один из пацанов ударил его по щеке. Кулаком. Анна вспомнила нежную скулу сына, обтянутую тонкой кожей, и ей показалось, что это ее ударили, и рассекли, и лопнуло, и кровь. Анна схватилась за березу – ноги не слушались и сами тянули вперед.

— Мммм, — простонала Анна.

Ей казалось, что она задыхается, и сейчас умрет, потому что нет ей прощения – она стоит тут и предает самое главное в себе, самую большую любовь, осевую точку, на которой она вся и держится.

Пацан ударил снова. Сережа попытался ответить, но удар вышел слабым.

Проходивший мимо мужчина посмотрел на Анну и сразу все понял. Он разогнал мальчишек, проследил за тем, чтобы они шли домой не через эти кусты, где она, с собакой, а через другие.

— Похоже, нормальный, — подумала Анна, — И кольца нет.