Кувырок

Схема была простая и давно отработанная. В первой половине гонки все трое держатся в середине и не тратят силы. Когда явные лидеры обозначатся, вперед вырывается Данилов. Он падает им на хвост и изматывает. А потом резко отваливается. И в тот момент, когда лидеры расслабятся, вперед прорвутся Петька и Володя. Володя пойдет не спеша, экономя силы, а Петька перегородит бывшим лидерам дорогу, и не даст набрать темп. Когда Петька выдохнется, Володя поддаст изо всех сил и выиграет.

К старту Петька шел за Володей. Володя Гагарин всегда был особенным. Как только он появился, все сразу поняли, кто здесь будущий чемпион. Держался он настолько ровно и с достоинством, что не заметить его было нельзя. И Петька, который обычно при знакомстве от смущения не знал, куда девать руки, сразу это отметил. Он даже попытался подсмотреть за Володей, чтобы делать все как он, но подражать оказалось нечему. Руки Володя никуда не девал. Просто они ему не мешали. И все.

Ему, казалось, вообще ничего не мешает, ни громкая музыка на лыжне, ни липкость снега в оттепель, ни окрики тренера. Бежит, тонкий, жилистый и свободный, ни на что не отвлекаясь, планомерно увеличивает нагрузку, удовлетворенно кивает на одобрительные возгласы размахивающего секундомером тренера. И даже когда тренер развязно хлопает его по плечу и называет космонавтом, Володя смотрит на него с легким оттенком укоризны, и тренер смущается. Космонавтом тренер прозвал его после вспомненной им же самим истории про настоящего космонавта Гагарина, Юру. Мол, в группе подготовки сразу было ясно, кто полетит. Были и куда более выносливые, и куда более сообразительные, но в Юре изначально светилась такая железобетонная уверенность, что сомнений не оставалось.

Даже сейчас, когда сбоку загоготал высокий немец, которого тренер считал главным соперником, Володя не шелохнулся. Зато Данилов дернулся, и посмотрел на него с недоброй усмешкой. Данилов считал, что немец обойдет Володю, а Петька в Володе не сомневался. Он вообще был уверен, что в лидеры выбьется совсем не немец, а канадец с листом на рукаве. Кожей чувствовал, что канадец хочет больше, а потому и прибежит раньше. Главное, хотеть. Володя бежал, потому что хотел, Данилов бежал назло Володе, а Петька потому… да ни почему, просто бежал и все. С полуживотным инстинктивным упорством.

— Все побежали, и я побежал! – злился на него тренер, но Петька не обижался. Тренер имел право, он купил его дорого и возлагал большие надежды, а Петька не оправдал. Впрочем, виноватым он себя тоже не чувствовал. В конце концов, он никого не обманывал – обманул его бывший тренер. Причем обманул тонко, с расчетом, и на вырученные за Петьку деньги починил горнолыжный подъемник в парке.

Во время продажи бывший тренер, хорошо изучивший Петькины возможности, поставил его в лыжню следом за чемпионкой страны, и Петька выдал практически олимпийский результат. А когда на следующий день новый тренер поставил его в лыжню одного, Петька вообще никакого результата не показал. Зато через 10 минут вместе со всеми пришел одним из первых. Тренер тогда много чего говорил, но все оставалось как прежде – со всеми Петька показывал блистательный результат, а оставшись один, будто и вовсе робел бежать.

Как тогда, когда он впервые собирался в лес и вместе с отцом смотрел соревнования. Петьке лыжники показались тогда полубогами из его любимой книжки с картинками, но папка сказал, что бегать легко. Впрочем, он и про кувырок назад так говорил. Сначала.

В воскресенье Петька проснулся в семь, и сразу же попытался перекувыркнуться. Нелепо раскинув в полете руки, он приземлился на четвереньки и долго осматривался – мир перевернулся, и не сразу удалось поймать его обратно. Сначала Петьке это даже понравилось, но правильно все равно не получалось. Он сник, но не перестал, пытался до тех пор, пока не заломило в затылке, и спина от жесткого пола не превратилась в сплошной синяк.

Проснувшийся к обеду отец споткнулся о поскуливающего, зависшего в полуприседе сына и испугался. Петька раскачивался на месте, собираясь кувыркнуться, но из-за боли никак не мог решиться.

— Папка, ну не могу я! Руки мешаются! И шея! – выпалил Петька и разревелся.

— Всем не мешаются, а ему мешаются! – съязвил отец и присел. Спохватившись, он, правда, на коленях дополз до дивана и взял подушку, подложил себе под спину, — Радикулит, — оправдался он.

Петьке стало весело. Его огромный отец – автомеханик, поднимавший легковушки без домкрата, мало того, что был в трусах, а не в своем обычном, пропахшем мазутом комбинезоне, так еще и ползал по полу на карачках.

— А ну вместе! – скомандовал внезапно отец, и Петька, не успев задуматься, кувыркнулся. На этот раз правильная картинка комнаты почему-то поймалась сразу, и Петька с удивлением обнаружил, что у него получилось. Он стоял, как надо – в таком же положении, с которого и начинал кувырок.

— Папка! Получилось! – с восторгом заорал Петька, и только теперь увидел отца. Тот сидел на полу, широко раскинув ноги, и недоуменно тер шею:

— Ёк – макалёк, это чему ж они там детей учат! Чуть не помер.

Мама, застывшая в дверях с полотенцем, испуганно бросилась к нему, но отец, смешно охая и придерживая шею, расхохотался. Мама улыбнулась тоже, и, махнув на отца полотенцем, ушла на кухню.

— Э! Биомасса! – окрикнул его Данилов. Пора было строиться.

Прозвище это прилепилось к нему пару лет назад, после медосмотра, на котором врач долго объяснял Петьке про специальные биодобавки и излишнюю для лыжника мышечную массу. Выйдя в коридор, где волновались остальные, Петька развел руками:

— Чего-то там с биомассой у меня.

Так его и прозвали.

Бежать было легко. Петька любил эти первые круги, когда никто еще особенно не вырывается, все просто радостно катятся одной сплошной волной, а по сторонам, на трибунах, мимо которых они проносятся, кричат и подбадривают на незнакомых языках. Будто лыжники – это легкий морской бриз, который гонит по берегу волну внимания и любви.

А главное, вместе было не страшно. Они побежали по лесу, и Петька внезапно вспомнил, как впервые в жизни встал на лыжи.

Физручка накануне объявила, что со следующей недели заниматься они будут в лесу, и Петька, который очень боялся всех подвести, решил научиться заранее. Отец порылся на балконе и отыскал для Петьки свои старые лыжи на кожаных шнурках, которые нужно было долго и тщательно приматывать к валенкам.

В лесу было так тихо и пусто, будто Петька специально встал раньше всех и пришел подсматривать за лесом. Солнце пробивалось через хвою и оттого уютные сугробы серебрились неравномерными пятнами и полосками. Петька замер, слушая собственное дыхание, и робел ехать. Тем более, он совсем не понимал – куда. Снежная утоптанная площадка перед ним расходилась в стороны несколькими путями. Налево была уютная горочка, направо – широкая поляна, а впереди сплошной стеной стоял лес – мрачные тени деревьев с редкими проблесками слепящего снега вдали.

Вспомнив про богатырей из сказок, Петька решил пойти прямо, к загадочным проблескам. Вернее, решил-то он побежать, как настоящий чемпион, но почему-то вперед совсем не бежалось. Это по телевизору красивые, будто отлитые из резины, спортсмены в блестящих костюмах широко перебирая ногами неслись вперед как ветер, и палки их еле заметно касаясь земли, радостно мелькали среди деревьев. А Петька буксовал – будто какая-то магнитная сила прилепила его к земле. И как бы он ни напрягался, двигаться вперед у него не получалось, он так и бежал, оставаясь на месте. К тому же, ноги в толстых ватных штанах терлись друг о друга, старые лыжи отказывались скользить, палки проваливались в снег, а под конец еще и шнурок на валенке развязался, и Петька упал.

Лежа в сугробе и не находя в себе сил для того, чтобы встать, Петька заметил, что лежать ему тоже неудобно. Он приподнялся, и обнаружил, что до него здесь уже кто-то падал. Правда, когда-то давно, и снег, смерзшийся по форме тела того человека, острыми ребрами тычет Петьку в бока и мешает лежать. Присмотревшись еще внимательнее, Петька увидел и другие следы.

Тот человек, который упал здесь до него, потом встал. И Петька, который вообще-то не собирался вставать (он собирался насмерть замерзнуть в сугробе и смотреть с облачка, как рыдает Физручка на его похоронах), из любопытства повторил за неизвестным человеком. След в след. Уже стоя в лыжне, Петька преисполнился такой благодарности к этому неизвестному человеку, что ему захотелось срочно этого человека обнять. Ну или просто сказать «спасибо», если это вдруг окажется девочка. Но для этого, человека нужно было сначала догнать, а потому Петька двинулся вперед.

Идти стало легче. Лыжня теперь не мешала, а будто подталкивала вперед, и носки лыж не вилялись куда попало, а ровно и уверенно ехали по проложенным дорожкам, как колеса поезда катятся по рельсам. Петька хотел вообразить себя огромным экспрессом, на котором они с мамой как-то ездили к бабушке, но в голову почему-то приходил только маленький пузатый паровозик из мультика, название которого он забыл. Петька подумал, что надо будет спросить об этом у девочки, когда он ее догонит. Если она знает, как вставать после падения, то она и про мультик должна помнить.

Петька попытался представить себе, какая это девочка. Светленькая, как Таня Морозова, или веселая, как Наташка Королева. Наверное, как Наташка. Таня больше по книжкам. Наташка, правда, тоже к лыжам не очень. Она все больше пляшет.

И тут Петька вдруг понял, что никакой девочки впереди нет. И упавший человек вначале был явно крупнее девочковых размеров, и лыжня, которую этот человек проложил, была настолько глубокая и уверенная, что никакой Наташке с ее коротенькими ножками тут не справиться. Здесь явно шел какой-то огромный богатырь, который и дерево, наверное, мог бы, как травинку, убрать с пути и пересадить на новое место. А может, и пересадил. Это же странно, что на всем пути не встретилось на лыжне ни одного дерева.

Осознав, что он преследует великана, Петька оробел и хотел, было, повернуть обратно, но неожиданно обнаружил позади себя высокую стройную лыжницу в обтягивающем костюме. Она стояла прямо за ним и улыбалась. Но, почему-то не радостно, как должно было быть, а злорадно, нехорошо улыбалась. А потом ее лицо вдруг превратилось в ощерившееся лицо Данилова.

И только тут Петька очнулся и понял, что происходит. Впереди, аккуратно примеряясь друг к другу, уже вырвались вперед немец и канадец, первым изо всех сил жал чех, еще не сбивался с дыхания, но уже начал втягивать голову в плечи. А значит, скоро. И тут Петьку будто пронзило электрическим разрядом. Данилов бежал рядом! Рядом! Он должен был давно вырваться вперед и вовсю изматывать лидеров, а вырвался почему-то вообще какой-то посторонний чех, который к тому же, скоро изойдет.

Петька попытался успокоиться и моргнул – сейчас он откроет глаза – и все как нужно. Впереди совсем не чех, а Данилов, и Петька, глядя ему в затылок, проследит, когда тот начнет втягивать голову в плечи и сменит его. Но ничего не изменилось. Чех жал, лидеры экономили силы, и злорадная улыбка Данилова, и встревоженный взгляд Володи позади. До Петьки дошло вдруг.

Данилов не станет вырываться вперед, не сделает, не будет заботиться о Володе и победе страны. Он побежит здесь до самого последнего круга. А из-за этого все погибнет. Весь ювелирно выстроенный тренерский план, все годы стараний, а главное, Володя! Ясно же, Данилов рассчитывает на то, что своим бездействием вынудит Петьку броситься в бой первым. Вместо него. И Петька бросится. Ради Володи, тренера, плана, страны. А потом, бросится и Володя. Непременно бросится, потому что Володе страна тоже важнее, чем он сам. А когда и Володя пойдет в расход, отдохнувший Данилов торжественно займет свободный от конкурентов пьедестал. Можно было бы и так, конечно. Только так не бывает. Такие как Данилов никогда не побеждают.

Петька судорожно соображал, что же ему теперь делать. Хотелось двинуть Данилова в наглый осклабившийся пятак, но Петька не стал. Он понял вдруг, что если кинется сейчас на Данилова, то они упадут и перегородят дорогу Володе. Он посмотрел на Володю, и тот еле заметно моргнул ему – согласен. И в этот же момент юный отважный чех выдохся и начал отставать, лидеры замялись на мгновение, обходя его, и Петька прорвался. Оглянувшись, он заметил, как довольно кивнул ему Данилов, и с надеждой посмотрел вслед Володя. Они смогут. Даже вдвоем. Они сильные.

И Петька побежал. Сначала, вдохновленный тем, что он спасает Володину победу, он бежал легко и переполнялся гордостью, но постепенно устал. И как ни старался собраться, ощериться, снова разозлиться на Данилова, в конце концов, но усталость накатывала тяжелой волной и в глазах темнело. Он снова посмотрел на Данилова. Тот отставал, и лицо у него было такое, будто он вот-вот остановится и просто сойдет. Не замедлится, чтобы прибежать хоть каким-нибудь, а отойдет в сторону, к ограждению, и рухнет плашмя в снег. Петька вспомнил, как Данилов рассказывал про вкус крови во рту, и тут же почувствовал вязкий железистый привкус. Нужно было не думать, отвлечься, расслабиться, помечтать. И Петька, на бегу перебирая в голове воспоминания, вдруг нашел спасительное.

Лыжница.

Она стояла прямо за ним и улыбалась. Это произошло так неожиданно, что Петька даже не сообразил, что он должен сделать. Она, продолжая улыбаться, вышла из лыжни и обошла его, и снова, встав в лыжню, легко убежала вдаль. Как зачарованный Петька смотрел ей вслед, пока вдруг не сообразил, что он стоит в точке большого тренировочного круга, и, убегая от него прочь, она неминуемо к нему вернется. И не желая подвести ее бег, затормозить нечаянно и заставить ступать в снег, обходя его, он тоже побежал. Бежать было непросто, Петька тяжело дышал, набирая ход, ускоряясь снова и снова. Откуда-то появились другие лыжницы и дышали ему в затылок, смеялись о чем-то. А он бежал и бежал. Пока не догнал ее и не побежал вровень – у пригорка лыжня раздваивалась. И теперь они бежали вместе, шаг в шаг, и она временами улыбалась ему, и тогда Петька от радости и смущения вырывался вперед нее, пока не обогнал совсем. Лыжня снова сошлась в одну, но Петьку это уже не беспокоило. Он чувствовал, что там, за его спиной она все еще бежит, медленнее, спокойнее, но все также улыбается, глядя на него.

Потом он заметил площадку с домиком, лавочки, изумленно смотрящих на него лыжниц и лыжников в цветных костюмах, какого-то ошарашенного плотного мужчину с секундомером в руке. Лыжницы смеялись и аплодировали Петьке, а лыжники умиленно пожимали ему руку и трепали по голове. И Петька вдруг увидел себя среди них будто со стороны. Нелепый крохотный Филиппок в толстых ватных штанах, в валенках и облезлой ушанке, сбившейся набок. Ему стало вдруг стыдно, что все они смотрят на него, но в это время та самая лыжница, лица которой он так и не рассмотрел, говорила о чем-то тренеру, восторженно указывая на него, и улыбалась. И от этого Петька, как по волшебству, снова почувствовал себя сильным, могучим, большим. И только дома, уже разуваясь, он заметил, что во время бега до крови стер икры ног о жесткие края валенок. Впрочем, дома была заботливая мама, расцеловавшая его, озябшего и усталого, и отпоившая ароматным лимонным чаем.

После этого Петьку забрали в городскую сборную, откуда продали уже в областную, и понеслось. И каждый раз, вспоминая о доме, Петька чувствовал ее поддержку, и вспоминал о новом подъемнике в родном городке, представлял, как она поднимается все выше и выше, и также тихо улыбается.

Петька тоже улыбнулся, но опомнившись, осознал, что все еще бежит, и бежит первым. Он обернулся и увидел, что Володя, которого зажимают немец и канадец, уже сбивается с дыхания, но не сдается. Чех был так далеко, что его даже не было видно, как и Данилова, про которого, впрочем, Петька уже успел забыть. Нужно было как-то протащить Володю, который отсюда показался вдруг постаревшим и усталым. Он все еще боролся, и Петька понимал, что помочь Володе может теперь только он. Он пошел медленнее, тормозя усталых немца и канадца, беспрестанно оглядывался, и бежал уже судорожно задыхаясь. Иностранцы приободрились и рвались вперед, стараясь обойти Петьку с двух сторон, но Петька, широко раскидывая руки, не давал им вырваться, и оглядывался на Володю, который жал изо всех сил, но не мог прорваться. И только теперь Петька с ужасом заметил, что Володя уже давно втянул шею, и бежит из последних сил, и во взгляде его горит такая нечеловеческая усталость, что Петька испугался. Первым он прийти не мог, план рушился, вытащить Володю вперед не удалось, это был конец. Явный конец, и это было до такой степени чудовищно, что у Петьки сразу же защемило в боку, дыхание сбилось, и все мышцы от натуги налились тяжелой кровью. Он растерялся, и чуть было не пропустил немца. Поднажав, он выровнялся и от страха сильно вырвался вперед, но тут же споткнулся и упал на одно колено. Володя, заметив его падение, собрался и тоже рванул вперед, но его не пустили.

И Петька почувствовал вдруг, что это позор и предательство – стоять вот так, в полуприседе на снегу, опираясь о палку и думать, почему он не может. И весь мир смотрит на него через черные глазки бликующих тут и там камер, ждет от него другого. Все ждут – и иностранная женщина, рыдающая в первом ряду, оттого, что уже сдалась за него, и все еще сражающийся Володя, и орущий ему что-то, красный от натуги тренер, и отец, и лыжница на подъемнике и даже торчащее из снега острие лыжной палки.

И Петька почувствовал, как переполнилось в нем что-то, как мыльный пузырь, налившийся тугой и упругой кровью, и лопнуло фонтаном.

— Иэээах! – крикнул вдруг Петька, и будто не сам крикнул, а вся биомасса мира крикнула через него, и его выплюнуло, подняло и потащило даже уже не по снегу, а по воздуху, мимо женщины, подъемника, тренера, Володьки, финальной отметки и вышвырнуло. Он упал, перекувыркнулся в воздухе, и, пока мир собирался заново в правильную картинку, он понял, что сидит на снегу, нелепо раскинув длинные ноги со сломанной лыжей, и он — первый.