Сынок

Сначала он подумал, что это потому, что она в тельняшке. Он тоже был в тельняшке – так, чтобы не особенно заморачиваться. Вроде как и полноценный костюм для корпоратива, и продается прямо на рынке. Все остальные или взяли напрокат, или пришли в обычном. А они в тельняшках. И проходя мимо него по лестнице, она вдруг на мгновение прищурилась – даже не улыбка, а так, промелькнувшая на мгновение хитринка. И он зацепился почему-то. Не смог промолчать:

— Нас мало, — сказал он многозначительно, и ждал, что она сейчас непременно договорит фразу, про то, что мы в тельняшках, а она только кивнула весомо, вроде как: «да».

И ходил курить в тот вечер на лестницу, только когда слышал, как она идет по коридору. Надвигающаяся издали лавина хохота. И почему они так хохотали? Через пару перекуров с полупрозрачной девочкой, которую он прихватывал с собой для прикрытия, он уже знал, в каком она работает отделе, и кто она по должности. А как подойти не знал. Странно было ощущать в себе внезапно образовавшуюся робость. Даже не робость, а недоумение. Чего сказать-то? Она и здоровалась как-то особенно. Люди как обычно: «Привет — привет», «Здравствуйте — Здравствуйте». А некоторые наоборот, стремятся сказать «привет», если им сказали «здравствуй». Или есть еще чудаки, которые какое-нибудь особенное говорят, вроде «День добрый!» или «Приветик!». А она кивала и говорила «Да». Вроде как: «Полностью с вами согласна, действительно, «здравствуйте».

И что-то в этом было от старшей сестры, горячо любимой, близкой по-настоящему, и немного от мамы. С мамой было сложно. Сестра постоянно скандалила с ней, выгоняла ее очередных собутыльников, защищала от них Пашу, который очень хотел тоже ее защитить, но не мог. Мама так страшно на него смотрела, что он робел. И только с тоской посматривал на сестру. Когда сестра подросла, мама устроила ее в магазин, а Пашу сплавила в пионерлагерь. На все лето.

В первый же день Пашка увязался за самой красивой девочкой, погулял с ней по лесу, а ночью ему устроили темную. В ужасе он позвонил сестре. Сестра приехала за ним к вечеру, а на следующий день они уже были у бабушки, где и остались. Сначала на лето, а потом и вовсе. Каждый раз, когда маму бросал очередной собутыльник, она приезжала к бабушке забирать Пашечку. Бабушка долго убеждала ее, что Пашечке здесь лучше, но мама не слушала. Тогда выходила сестра. Она становилась напротив матери, уперев руки в боки, и они подолгу молчали. Потом мама уходила. Как-то она пришла пьяной и попыталась прорваться через сестру в дом. Они подрались. Также молча. Потом мама перестала пить, ее новый мужчина Пашу принял, и даже попытался помирить маму с сестрой, но сестра у них в гостях говорила только с мужчиной. И немного с Пашей. Потом сестра вышла замуж, родила, и ей стало не до Пашечки. Он, впрочем, недолго тосковал – исколесил полстраны, поработал везде, где только мог, пока, наконец, не осел здесь. Вместо сестры у него теперь были Женщины. Их было много, самых разных, а он все продолжал и продолжал. Когда становилось одиноко, и к горлу подползал противный ком, он выпивал немного и шел кадрить кого-нибудь посимпатичнее. Ну или просто кого-нибудь. К тридцати он достиг такого мастерства, что клеить всех подряд стало скучно. Хотелось кого-то особенного. Например, такую вот маму – сестру в тельняшке.

На следующий день он дождался ее в курилке, и, хитро улыбаясь, присел рядом. Она тоже хитро улыбалась. И тоже молчала. Смотрели и курили.

— Голодный? – спросила она вдруг. Он кивнул и подумал, как это точно, как искренне она его почувствовала, одинокого волка, истосковавшегося по простому человеческому теплу.

Она встала, и он пошел за ней, как щенок, радостный, и что-то говорил без конца, рассказывал, шутил. Она на все кивала, а в кабинете действительно достала контейнер из холодильника и разогрела ему еду.

— Не могу одна есть, — сказала она и протянула ему вилку.

Потом они гуляли. И с ним творилось что-то невообразимое, будто, наконец, он может сказать и сделать все, о чем всю жизнь мечтал. Он чувствовал себя таким смелым, таким большим, сильным, интересным, и одновременно защищенным. Это не мама, которая станет тебя ругать. Непременно отругает. Вообще за все. И даже не сестра, которая поржет над тобой и ласково потреплет по голове. Это что-то между. Он рассказывал ей все свои тайны, воровал для нее в магазине, перебегал гигантский проспект, чтобы нарвать тюльпанов с разделительной полосы. Потом они поехали в областной центр, и он познакомил ее с сыном. И рассказал про странные отношения с матерью сына, которая родила для себя, четко объяснив, что никакой совместной жизни не будет, сына он видеть может, но иногда. И она поняла. Все поняла. И сын ей понравился, она долго показывала ему, как он на него похож, и Пашка почему-то вдруг тоже это увидел.

Она тогда была у своих, с которыми не хотела его знакомить. А Паша, который вообще-то под предлогом встречи с сыном ехал бухать со своими «своими», почему-то в тот приезд ни с кем так и не встретился — целыми днями гулял с сыном по городу. Иногда они встречались с ней, и гуляли втроем, взявшись за руки. А на обратном пути он предложил сделать и ей ребенка. И вообще никогда больше не расставаться.

— Я замужем, — ответила она и помрачнела. И он только тогда вспомнил, что вообще-то у нее есть муж, с которым она живет и спит в одной постели, и готовит ему завтраки.

А потом, по возвращении, они все также гуляли, пили, целовались в подъездах и примерочных, но все стало как-то иначе. Не как тогда, в электричке, когда они мчались в областной центр, и не так, как было, когда он водил ее по дворам и знакомил с сыном.

Конечно, она развелась. Причем быстро. Он тогда стал приходить чаще, и гуляли они больше, а потом у нее кто-то появился. Почему-то опять не он. Он попытался было, что-то сказать про «всегда вместе» и «вторую половинку», но она вместо этого пихнула его локтем и показала на полупрозрачную девочку, которая все еще была рядом.

— Вот на ней женись. А мы с тобой слишком одинаковые.

Женился он не сразу. На очередном новогоднем корпоративе, куда она пришла в сопровождении очередного тюленя, Пашка от обиды начал ухлестывать за длинноногой девицей в мини юбке. Девица была хорошенькая и тоже не прочь, но Пашка ничего не мог с собой поделать, ему хотелось гулять и разговаривать не с ней. И еще набить рожу этому тюленю. Она, будто прочитав его мысли, улыбнулась:

— Спорим на бутылку, что ты ее сегодня не трахнешь.

Пашка усмехнулся, и через пятнадцать минут уже стягивал с девицы трусики. А трахать не стал. Так стало тоскливо и погано оттого, что он как малолетний идиот тискает девиц по углам, а сказать было некому. И он пошел к полупрозрачной девочке. Девочка ждала. Она так внимательно его слушала, так заботливо подкладывала ему еды, что через три месяца Пашка на ней женился. И через полгода со скандалом развелся. И опять пришел к Ней, к матери — сестре. Оказалось, что полупрозрачная девочка уже была у Нее. Плакала и рассказывала какую-то жуткую историю о том, как он приволок бабу к ним домой и кувыркался с ней на диване, пока жена пыталась заснуть в спальном мешке под столом. Все было совсем не так, это жена спала на диване, а Пашка, действительно притащивший переночевать упившуюся коллегу, прилег с ней на кровать, чтобы таскать ее в туалет, когда тошнит.

— Да я знала, что ты не кувыркался, но ты все равно охренел.

Потом он пытался вернуть жену, но она быстро сошлась с каким-то папиком с работы и зажила счастливо. Когда Пашка узнал об этом, ему стало до такой степени обидно и одиноко, что он решил нажраться. Но встретил Ее в метро. Она расспросила его о работе, и он, забыв о том, что решил сегодня пить, поехал и поработал.

Потом они встретились снова. Случайно. Вчетвером. Она была все еще с этим тюленем, а Пашка с какой-то очередной девочкой, имени которой не помнил. Они так радостно обнялись, что внутри у Пашки поднялась жгучая теплая волна, и он снова почувствовал себя сильным и большим. Тюлень злился. Девочка напряглась. А они просто обрадовались друг другу.

Через много лет они встретились снова. Он посмотрел на нее, и его внезапно пронзило: «Господи, да она же никогда меня не любила!», но вслух сказал только:

— Спасибо, — и крепко обнял.

А когда разошлись, он долго рассказывал жене об этой странной женщине, то ли о матери, то ли о сестре. И жена поняла. Она вообще все понимала.