Сон

Мир вокруг представлялся Свете мокрым и тяжелым, как серая тряпка, которой учительница заставляла дежурных мыть пол в классе. Прелая и склизкая, тряпка никак не давалась в руки, вырывалась, как живая, и плюхалась назад в ведро. Учительница злилась и, отобрав у Светы тряпку, мыла пол сама. Света не сердилась на нее, она думала о том, как грустно, наверное, этой красивой и нестарой женщине работать бесплатно в две смены, а потом еще и драить самой полы. Мама объяснила, что бюджетникам два года не давали зарплату, а потому сначала уволились уборщицы, а потом и некоторые учителя. Математичка торговала на рынке салом, биологичка толкала в трамвае гербалайф, а физик, кажется, пошел на шахту. Впрочем, шахтерам тоже не платили. Оттого с утра они стучали касками по рельсам, а вечером пили стеклоочиститель. Иногда кого-нибудь увозили в морг прямо от хлебного. Света видела из очереди.

Очередь за хлебом начиналась еще на улице. Света, как и все, основательно продрогнув, злилась не только на блатных и наглых, но и на ветеранов, пропихивавшихся прямо к прилавку, отчего очередь медленно набухала, а потом, пульсируя, удлинялась. Будто Света оказалась внутри огромного удава. Нужно выбраться, но никак не получается – удав продолжает заглатывать, и Свету сносит куда-то к хвосту.

А потом начиналось. Самое главное в этот момент было ухватиться за кого-нибудь покрепче и не отпускаться до самого прилавка. Как-то Света уцепилась за хлястик хорошего пальто стоящего перед ней мужчины, и хлястик оборвался. Свету мгновенно вынесло из очереди, а когда она опомнилась, люди вокруг уже сменились. Толстая тетка отпихнула ее и сказала строго:

– Ты не стояла.

Свете от несправедливости захотелось расплакаться и убежать, но после этого пришлось бы снова занимать на улице очередь, и хлеб мог закончиться. И Света, преодолев накатившую от волнения тошноту, собралась и выдохнула что есть сил:

– Я стояла.

Вышло не особо убедительно, и тетка возмутилась:

– Лезет! Наглая какая!

Света понимала, что надо настаивать, надо крикнуть громко и уверенно, как делают все наглые, но она не могла – все вокруг, большие, взрослые, озлобленные, смотрели на нее осуждающе и не пропускали.

– Она за мной стояла, – неожиданно спас ее мужчина в хорошем пальто. Он долго пытался упихать две булки в небольшой кожаный портфель с бумагами, а оттого замешкался. – Вон, пальто мне порвала.

Тетка хмыкнула, но чуть потеснилась, и Света, встав в очередь, прошептала «Спасибо». Мужчина не ответил. Не услышал, или обиделся из-за хлястика.

И все равно, в очереди или на улице было куда лучше, чем в школе. Можно было не бояться, например, что в тебя прилетит лизуном. Зеленый кусок липкой холодной резины, похожей на соплю. На бумаге он оставлял жирный след. Вообще-то это была игрушка, их продавали в детском отделе универсального, но как в нее играть никто толком не знал, поэтому лизунами кидались. Неожиданный шлепок холодной жирной слизи о кожу. Самым смаком считалось попасть по лицу – тогда все ржали. Это было даже противнее, чем удар сзади учебником по голове или выстрел по ногам из рогатки специальной галочкой, сложенной из толстой алюминиевой проволоки. Впрочем, нужно было потерпеть всего пару дней – лизун быстро приходил в негодность, на него налипал мелкий мусор и пыль, и тогда шлепки были уже не такими противными.

Свету обижали куда больше остальных – она была толстой, и вместо того, чтобы ударить обидчика или хотя бы накричать, она начинала объяснять, что он поступает нехорошо, и так делать не нужно, и много чего еще. Пока она говорила, ей успевало прилететь еще несколько раз, а потому объяснять она перестала – лучше сразу уходить. Жаловаться Света не могла. Она попыталась как-то, еще в детском саду, но мама объяснила, что всем сейчас несладко, но все терпят. Мама вот тоже терпит и ходит на работу, хотя ей до слез туда не хочется. А садик – это сейчас Светина работа. Потому она должна. И Света тоже терпела. И в садике терпела, и в школе. Училась она, несмотря ни на что, прилежно – работу нужно выполнять качественно. А то сократят, как отца. А потом стеклоочиститель за магазином и на похороны по соседям занимать. Так что работай и терпи. Впрочем, день кончался быстро. Самая неприятная его часть, школа, приходилась на утро. А потом уже легче – очередь за хлебом – часа три отстоял, и еще легче – за уроки. А потом совсем легкотня – супа наварить, полы вымыть, постирать и погладить на завтра. Себе и маме. А дальше – сны.

Во сне мир был другим, с другим воздухом, другими цветами, другим временем. И это было интересно, хотя большей частью сны были страшные или противные. Например, снилось, что во дворе завелся дракон. Он, медленно и со смаком хрустя костями, ел Светину ногу прямо перед отделением милиции. Света знала, что ее спасут, стоит только закричать, но крикнуть не получалось – голоса не было. Или, например, землю захватили огромные крокодилы. Они никого не убивали, но почему-то отъедали кисти рук. И домой можно было попасть только через балкон, по веревочной лестнице. А по лестнице без рук Света влезть не могла. В то утро, в ужасе проснувшись, Света посмотрела на маму, которая мирно спала, подложив руку под щеку. Спросонья Свете показалось, что вместо руки у мамы культя – а значит, все это правда, и в школу придется через крокодилов, и в школе крокодилы, – и она разрыдалась. Потом они с мамой еще долго над этим смеялись.

Или ее обычный сон – снилось, что она бежит по школьному коридору, а над ней все издеваются, показывают пальцами и больно пихают. Пробегая мимо зеркала, Света обнаруживала, что она совершенно голая. Или что она, к примеру, маленький слоник, или лизун, или вообще сопля.

Впрочем, как-то Свете приснился хороший сон. Много ночей после Света засыпала с надеждой, что он повторится, но этого так и не произошло.

По уютной мощеной улочке, какие бывают только в кино, брела в задумчивости женщина лет тридцати. Свете все в этой женщине сразу понравилось, хотя она не была похожа ни на Барби, о которой Света мечтала, ни на шикарных красавиц из телевизора. Невысокая, изящная такая женщина в длинной юбке, в джемпере с закатанными рукавами, но не нарочито подвернутыми, как на Светином свитере, который она донашивала за мамой, а так, небрежно. Тонкие запястья, волосы мягкой волной, скулы. Какая-то другая красота, не кричащая с подиумов, а спокойная красота, от уверенности. И во сне это была Света. И это было так хорошо – так вот идти, задумчиво, но уверенно, зная куда, никого не боясь, и не замечать этой уютной улочки вокруг – потому что она тебе примелькалась.

Утром сил подняться совсем не было – все вокруг казалось грязным, убогим и липким. А самым обидным было то, что Света никогда не станет такой вот женщиной. Из толстых добрых девочек вырастают толстые злые тетки в очереди. Иногда учительницы, но это если очень постараться. Но даже если похудеть (во что ни сама Света, ни участковый эндокринолог не верили – почки), она все равно такой не станет. Слишком широкие кости. Слишком круглое лицо и щеки. Слишком маленькие глаза, походка, пространство, характер, все другое. Даже маленьким слоником вырасти куда вероятнее, чем такой женщиной. От этого становилось еще обиднее.

Чтобы как-то заглушить обиду, Света в тот день решила на математике кроме положенных пяти заданий контрольной еще и шестое, со звездочкой. Когда она получила свой двойной листочек обратно, под пятеркой красовалась крупная надпись почерком учительницы «Молодец!» Свете стало так приятно, будто между ней и злобной математичкой произошло что-то хорошее, какой-то секрет, и Света теперь для нее не просто толстая девочка с последней парты, а Молодец. Листочек Света прикрепила над кроватью и каждое утро смотрела на него. Нет, от этого кошмары не прошли, она не изменилась, не расправила плечи, не начала говорить громче, нет. Но каждый раз теперь, если хватало сил, она старалась сделать чуть больше. На одну задачку, на одну страничку, на одно выученное слово. К ее удивлению, эти крошечные хвостики постепенно сложились, и к концу четверти в дневнике было на одну пятерку больше. А к концу следующей – еще на одну. И еще. Школу Света окончила с серебряной медалью, о золотой речи быть не могло – физкультура.

К тому времени Света привыкла к этому «чуть больше». Каждый раз становилось как-то залихватски весело – а что если документы отнести не в шарагу, куда точно возьмут, а в институт? А что если не на физмат, куда точно поступит, а на экономический? А что если не вот этот некрасивый парень, который хвостиком за ней до самого дома, а вон тот, с которым в курилке пару раз хохотали? И не уборщицей подрабатывать, а официанткой? И не официанткой, а менеджером. А может, и не менеджером, а управляющей. И не в своем ресторанчике, а во всей сети?

Мама не одобряла.

– Сиди на попе ровно, – сказала она, когда Света поделилась очередным повышением. – Все хорошо, и лучше уже не будет. Ты же понятия не имеешь, что там, на новой должности. Если бы все так просто было, то они бы столько не платили.

Муж тоже поддержал:

– Ты к деньгам не лезь, посадят. Спишут на тебя растрату какую-нибудь – и вон, как эту, тронутую – в тюрьму.

– Вас послушать, так и вообще утром с кровати вставать незачем, – взвилась Света. – Все же и так хорошо! Лежишь себе в тепле и лежи, не двигайся!

Но от повышения все же отказалась. Директор пожал удивленно плечами, но настаивать не стал.

Света вышла из офиса и побрела вниз по шахтовой улице, думая о чем-то своем. И, на мгновение обернувшись, вдруг замерла. Ей показалось, что в мутном запыленном окне промелькнул силуэт – невысокая, изящная такая женщина из того сна, в длинной юбке, в джемпере с закатанными рукавами, но не нарочито подвернутыми, а так, небрежно. Тонкие запястья, волосы мягкой волной, скулы. Света подошла ближе, но с этого ракурса становилось ясно, что силуэт был просто миражом, обманом зрения – старое мутное стекло на мгновение вытянуло всю Светину фигуру, как во сне, и тут же вернуло в реальность. И Света поняла, что вот только теперь не стать ей той прекрасной женщиной из сна.

И она развернулась.