Настоящий полковник

Отца своего, Степана Васильевича Наташа боготворила. Он был настоящим мужчиной. Мать растила его одна, постоянно перед сном рассказывая ему об отце, полковнике Красной армии, героически погибшем, отстаивая безымянную высоту. Красавец, кавалер всех возможных орденов и обладатель многочисленных медалей, в ее историях каждый вечер перед сном, он переводил старушек через дорогу, кормил сирот, дарил маме сирень и ландыши, переносил ее на руках через лужи, открывал ей двери, читал стихи и таскал за нее все сумки – даже крохотный лаковый редикюль.

Как настоящий мужчина он защищал женщин и считал, что женщина – это богиня, для служения которой мужчина и послан на землю. Естественно, каждый раз засыпая, Степан мечтал быть похожим на отца, и изо всех сил старался соответствовать почетному званию. И даже когда случайно выяснилось, что отец его вовсе не лихой полковник Василий Иванович, а самый обычный автослесарь Васька в таксомоторном парке, откосивший от армии по инвалидности, на Степана это не повлияло.

Он как-то нутром почуял, что мама в вечерних сказках рисует образ такого всеми желанного мужчины, что соответствовать ему итак большая честь. Даже если в природе такие мужчины и не встречаются. Женился он рано и, как считала бабушка, неудачно.

Мать Наташи была женщиной капризной и избалованной, а оттого постоянно помыкала мужем. Наташа особенного помыкания не видела – папа одинаково рьяно служил и маме и бабушке, но ссоры все равно возникали, видимо потому, что каждая пыталась заставить папу служить только ей. Потом появилась Наташа, которая также быстро переняла этот общий в их семье женский тон, и теперь уже изо всех комнат дома доносилось протяжно-требовательное:

— Сыночка, а ты не мог бы… Котенька, дорогой, а принеси мне…, — и Наташино, — Пааап, ну паааап!

Мама и бабушка любили за ужином устроить многоходовую разборку, обычно начинавшуюся с выяснения, кто из них красивей, и непременно переходившую в требование сказать, кого из них Степан любит больше. Степан всегда отвечал, что Наташку. Мама уверяла, что говорит он так только для того, чтобы примирить бранящихся со скуки женщин, но Наташка знала, что это не так. Он правда любил ее больше остальных и постоянно баловал. Каждый день приносил ей из шахтовой столовой коржик или булочку. Мама следила за фигурой, потому отказывалась, а у бабушки было высокое давление – ей нельзя было сахар, но она все равно отламывала у Наташки кусочек отцовского гостинца и долго смаковала, украдкой пряча сладость в кулаке.

Кроме того, стараясь не ввязываться вообще ни в какие разговоры дома – и Наташка могла его понять – если он заговаривал с мамой, тут же приходила бабушка и принималась спорить, а если говорил с бабушкой, из кухни лениво приходила мама и отстаивала противоположное – с Наташкой отец разговаривал.

— Ты меня хоть любишь? – спрашивал он ее жалобно. Наташка обнимала его за шею и долго гладила по голове, бормотала ему всякое, про то, что он ее самый любимый на свете папочка, и что он самый лучший, самый – пресамый. Отец от этого успокаивался, и, развеселившись, шел маме за гречкой в магазин, или терпеливо поливал бабушкину капусту на грядках.

Наташка не врала, она и вправду очень любила отца, и когда он все-таки ушел, очень по нему скучала. Мама и бабушка тоже скучали, она чувствовала, что они как-то враз объединились и даже ходили вместе вечером к заводу – встречать папину «эту».

Наташку тоже как-то взяли с собой. Наташка ждала, что «эта» окажется похожей на Наташку, только постарше, но женщина оказалась вообще ни на кого из них не похожа. Она была похожа на лошадь — масластая, высокая, с большими печальными глазами. И двигалась она не легко и вертляво, как мама, и не вышагивала горделиво как бабушка, а понуро брела, опустив плечи. Мама и бабушка кричали на нее, показывали ей Наташку, но женщина только отмахивалась в ответ и ничего не говорила. Наташка вообще слышала ее голос только однажды, хотя мама и бабушка постоянно отправляли ее к папе – звать его домой.

В новом папином доме было всегда жарко, «эта» постоянно вертелась у печки, пекла хлеб, варила ароматный куриный суп с домашней лапшой, вытирала руки о длинный передник, хлопала по рукам папиных новых сыновей, подавала папе, рассевшемуся на диване то чай, то газету, то пепельницу. Папа ласково улыбался женщине и целовал ее в крупную руку, отчего и она начинала улыбаться. Наташка замечала, что от ее приходов отцу становится грустно. Он постоянно просил прощения, уткнувшись в Наташку, иногда даже плакал, но Наташка думала, что от радости – ей и самой хотелось плакать оттого, что ей нельзя остаться. Она бы с радостью жила вместе с папой, играла бы с его новыми детьми, помогала бы женщине на кухне, как она раньше помогала отцу.

Как-то раз, когда отец плакал особенно долго, женщина, провожая ее, присела перед ней на корточки, и, взяв ее за руки, посмотрела прямо в глаза:

— Ты так часто не приходи, ему и без тебя тяжко.

Наташка поняла, что женщина заботится о папе, и что ему тут хорошо, лучше, чем дома с Наташкой, но все равно, внутри ее обожгла горькая обида и ревность, будто ее вышвырнули из папиной жизни, убрали, как что-то ненужное.

Она, конечно, могла бы приходить и дальше, назло этой женщине, но она и сама чувствовала, что папе она больше не нужна. Но и совсем оторваться от него она не могла – бродила по соседним улицам, а дома врала, что была у папы, рассказывала про злую «эту» и ее дурацких детей.

Впрочем, все быстро закончилось – мама уехала жить в часть с каким-то военным, а к бабушке вскоре перебрался ее институтский товарищ, с которым она все эти годы переписывалась. У него как раз умерла жена, и коротать век он решил с бабушкой. Коротал, правда, недолго, не выдержал бабушкиных постоянных капризов и уехал назад. Бабушка внезапно сошлась с автомехаником Васькой, и у них, наконец, наступил период беспробудного счастья. Выяснилось, что по молодости Васька страшно гулял, за что был сначала бит, а потом и вовсе изгнан. А вот теперь, заработав на бетонном полу гаража тяжелый простатит, он вернулся, наконец, к бабушке.

Наташкой никто особо не интересовался, и она влюбилась в учителя физики, жившего неподалеку. Издалека он был очень похож на отца, и когда шел по улице со своей высокой масластой женой, Наташка представляла себе, что это отец идет к ее дому, чтобы навсегда забрать ее к себе.

Наташка видела, что и физику она нравится – он замирал за забором, когда Наташка выходила загорать во двор в крохотном купальнике, из которого уже давно все вываливалось и выпирало, или когда она поливала грядки, завязав подол халата узлами, чтобы не промочить. Видела, как теряется он на уроке от ее пристального взгляда и утирает пот со лба прямо испачканным в мелу рукавом. Как судорожно дышит он, когда она, склоняясь и наваливаясь на него грудью, переспрашивает задание.

А как-то, когда Наташка шла прямо за ним до дома – она во всем убедилась. Они, как обычно, шли кустами мимо заросшего корпуса недостороенного еще с советских времен детского сада – он впереди, и в нескольких метрах за ним – Наташка. Она постоянно дожидалась его после уроков, чтобы идти домой за ним следом, он не выдержал, и остановился. Обернулся резко, встал, глядя на оторопевшую Наташку, поставил пакет с тетрадями на землю, и вдруг, крепко схватил ее и прижал к себе, обнял до хруста, будто хотел вжать всю ее в себя, уткнулся в ее волосы и вдохнул. Его трясло так, что Наташка испугалась, но вырываться не стала – ей было интересно, что он станет делать. Видимо, целовать. Но он внезапно проскулил отчаянно и жалко, и оттолкнул ее от себя, а потом, подхватив пакет, бросился бежать напролом через кусты. А на следующий день он отводил от нее глаза и больше не вздрагивал от ее якобы случайных прикосновений.

Наташка была разочарована. Она уже представляла себе, как он оставляет свою масластую жену и приходит жить к Наташке. Как вечерами копается с дедом в гараже, каждый раз извиняется, если Наташка зовет его с крыльца. Или хотя бы просто – побыл бы недолго, потом ушел, но нет, физик ею так и не воспользовался.

Зато директор завода, которого Наташка полюбила следующим, своего не упустил. Он вообще ничего не упускал. Напевал по утрам за завтраком, бодро шел на работу и на все отвечал своим обычным «Спокойно, сейчас разберемся!». Наташка была уверена, что это у них ненадолго, что он непременно уйдет, или сама влюбится в кого-нибудь другого. В такого, как отец. Или как масластая женщина, например. И только к старости, сидя на собственном юбилее за огромным столом и качая на коленях внучку, Наташка внезапно поняла, что никого другого в ее жизни уже не будет. И обрадовалась.