В школу его привела испуганная мама. Она жила в другом городе вместе с новой семьей, а Никиту воспитывала тетка, но по такому случаю мать взяла отпуск без содержания и приехала. Долго плакала у Софьи в учительской. Софье уже здесь следовало насторожиться — Никита сменил восемь школ — у него постоянно случались конфликты с одноклассниками.
Софья ждала подленького задиру, но Никита был на удивление неглуп, улыбчив, хорошо учился и легко находил общий язык с учителями. А через неделю его избили прямо на крыльце. Софья была поражена. Она постоянно держала руку на пульсе, знала все школьные секреты, контролировала все симпатии и антипатии, и восприняла драку как личное оскорбление. Будто какой-то орган ее тела предал ее, выдал что-то неожиданное и непредсказуемое. Как если бы нога сама пошла не в ту сторону, или рука сама кинула камень в окно.
Сам Никита стучать не стал, и правильно сделал, но Софья уже через час знала все подробности. И не поверила.
Тихая Людочка клялась, что Никита нарвался сам, более того, сделал это специально. Толкнул курившего на крыльце Эдика прямо на урну. За что и получил. После долгой воспитательной беседы в присутствии Коляна, Эдик пообещал не мстить. Через неделю Никиту избили снова. Теперь уже в столовой, где он, и Галочка клялась, что специально, пролил компот прямо Вору в кашу. В его любимую пшенную кашу. И это Софья уладила. Но через пару недель Никиту избили посреди коридора парни из параллельного класса. Избили сильно, до больницы. Приехала мама, долго плакала в учительской и три дня не отходила от его постели. И только тогда Софья, наконец, поняла, что происходит.
Следующий урок обществознания был посвящен способам привлечения внимания. В том числе, родительского. Углубляться в психологию Софья не стала, у большинства ее учеников и родителей-то не было, но Никите хватило. Вскочив с места, он с такой злобой посмотрел на Софью, что опешил даже Эдик, случайно уловивший этот взгляд. К Софье на уроки Никита больше не приходил. Зато в его отсутствие Софья успела накрепко внедрить классу мысль о том, что Никита — провокатор. Ему нужно, чтобы его били, потому что маму он видит только в больнице. И единственный способ избежать – не реагировать. Никита наглел, но больше его не трогали, улыбались в лицо на все его попытки поддеть или нарваться.
Теперь Никита не понимал, что ему делать. Слонялся по дому без дела, пробовал читать, учить уроки, помогал тетке с необычайным рвением, но все это было не то. Не было больше внутри какой-то надежды, радостной искры, которая вспыхивала внутри каждый раз, когда он думал о маме. Мама превратилась в недостижимую чужую женщину с фотокарточки на столе. Тетка каждый раз, прибирая, переставляла рамку на шкаф, или вообще убирала в ящик стола, и Никита каждый раз пугался, что фотография пропала.
Решение пришло неожиданно. Как-то по пути из школы Никита заметил куривших у подъезда пареньков в трениках. Они пили пиво и сипло посмеивались. Никита посомневался, но все же двинулся к ним:
— Есть закурить?
Парни опешили от такой дерзости, но закурить дали — подумали, что Никита какой-то положенец. Разве стал бы такой лошок в костюмчике подходить к «нормальным пацанам», да еще и спрашивать таким развязным тоном.
— И зажигалку, — сказал Никита, и стоявший рядом с ним пацан протянул ему коробок спичек татуированной рукой.
Пришлось закурить. Никита закашлял от внезапно сдавившего горло дыма, пацаны переглянулись, посмеиваясь все тем же крякающим смехом, но нападать не стали.
— Да ну нафиг, дебил какой-то, — услышал Никита, уже уходя.
Вечером Никита придумал кое-что посерьезнее. Подошел к пацанам посолиднее. Они ждали своей очереди в кафешке на заправке – за заправкой, в кустах, работали проститутки. Одна из них, старая и страшная, сидела тут же, и нахально улыбалась пацанам. Но они не реагировали. Видимо, ждали очереди к другим, помоложе и поприятнее. Никита подошел к самому крупному из парней и попросил телефон – мол, позвонить надо. Очень. Парень протянул ему дешевый «кирпичик», Никита кивнул рассеянно в знак благодарности и тут же рванул из кафешки на улицу. Уже выбегая, он услышал, как раскатисто грянули смехом сидевшие пацаны. А на улице, в окне он увидел, что тот, у которого он телефон украл, хохочет громче остальных, и еще и видимо, смешно жестикулируя, пересказывает, что он в этот момент почувствовал. Смеялась даже официантка, а проститутка так и вовсе сползла под стул от хохота.
Никита ничего не понял. Он думал, что за ним побегут, будут бить, но они даже в его сторону не смотрели. Постояв на морозе, Никита сообразил, что теперь надо вернуться, причем без телефона, и тогда точно побьют. Он закинул телефон в сугроб и, вздохнув, вошел в кафе.
Парни встретили его новым приступом хохота, да таким громким, что Никите стало неловко.
— Я думал, ты слинял, — проговорил хозяин телефона, — Рванул, как на толчок. Клапан придавило, что ли?
Никита молчал. Парень протянул руку, но, окинув Никиту взглядом, понял, что телефона у него нет.
— Не, вы прикиньте! Он мой телефон в толчок уронил! Во рукожоп! – догадался парень, и все снова заржали.
Просмеявшись, парень снова повернулся к Никите и проговорил, улыбаясь:
— Иди, хрен с тобой. За такой ржач и телефона не жалко.
Пацаны закивали.
Домой Никита пришел в растерянности. Тетка уже спала, оставив ему на столе ужин. И Никита жевал, пытаясь понять, что же ему теперь делать.
На следующий день вместо школы Никита отправился на рынок. По утрам там собирали дань фархатовские, и, по слухам, шутить они не любили.
Встав прямо перед ними, Никита протянул руку, чтобы украсть с лотка перец, но услышал за собой настолько суровый голос, что так и замер с перцем в руке:
— А ну!
За ним стоял бритый мужик в кожанке и сверлил его взглядом. Никита положил перец на место и отошел. Надо было придумать, как половчее подставиться. На следующий день Никита пришел на рынок снова и попытался украсть переспелую грушу. У него получилось. Потом он украл носки, ситечко для чая, крышки для закатывания солений на зиму, кусок сала и моток бечевки. И не попался. Ни разу. На следующий день пришлось идти снова.
А еще через неделю Колян, к ужасу Галочки, опустил Никиту в туалете. На все расспросы Софьи Колян твердил, что ему приказал Фархат. Фархат отпираться не стал:
— Ему, теть Сонь, опущенным лучше, хоть не прибьют случайно. Да и вам хлопот меньше.
В ответ на пламенную тираду Софьи, которая, в общем-то, теперь смысла уже не имела, Фархат пожал плечами:
— Каждому свое место.
Колян, в отличие от Фархата, поступка своего стыдился. Стал тише, и перестал вмешиваться в школьные конфликты. Софья вызвала Никиту к себе, но разговаривать он не стал.
— Зачем ты это, а? – спрашивала она у него снова и снова, прохаживаясь по кабинету. Он молчал.
— Я хочу с ней быть. И все.
Теперь шансов увидеть маму у него не было. Она жила там, своей, чужой жизнью, улыбалась чужим людям, целовала других детей. Это было так обидно, что хотелось тут же что-то сделать. Только вот что, теперь непонятно. Тетке он пообещал себя не калечить еще в прошлом году, когда она застала его ковыряющим себе ногу перочинным ножом.
Приехать к маме тоже было нельзя. Ее муж в прошлый раз усадил его перед собой на кухне и проговорил сухо:
— С нами ты жить не будешь. Ты же псих. Детей мне поперекалечишь, и меня ночью придушишь.
Никита уехал обратно, посмотрев на маму только издали, но зато он увидел, как она живет, вытер лицо ее полотенцем, пока мыл руки после туалета. И даже сунул себе в карман крохотный пробник от крема из какого-то журнала – мама такие любила.
Дома он ожидал нагоняя от тетки, но та почему-то плакала.
Он подошел, и встал в дверях, растерянный. Хотелось спросить, что случилось, может, умер кто. Но он боялся, что тетка плачет из-за него, и если он подойдет, она раскричится. Он стоял и смотрел на маленькую сгорбленную фигурку у окна и удивился вдруг тому, какая тетка у него маленькая. Вытертая шаль, в которую она куталась, нелепо вздрагивала треугольными концами. И носки у нее дома всегда заштопанные и разные, потому что денег никогда нет. А из-под ободка выбилась непослушная прядь тонких волос. И Никите так вдруг стало жалко эту крохотную женщину, несчастную, одинокую. И такая горячая волна стыда накатила на него за то, что она старается, работает изо всех сил ради сестры, чтобы хотя бы у той жизнь хоть как-то сложилась. Чтобы хоть какие-то дети выросли нормальными, а не такими, как Никита. И сам-то Никита тоже хорош, нет, чтобы пожалеть, помочь ей делать свое хорошее дело, хоть слово доброе сказать, только огрызается постоянно и пакостит ей по-мелкому. И он подошел к ней, и нелепо раскинув руки, обнял ее, прижал и пригладил ее непослушную прядку, и она расплакалась совсем, и он уже сверху смотрел, как прыгают треугольные хвостики ее вытертой шали.
— Ну что мне еще сделать, а? Чем помочь тебе? – проговорила вдруг тетка и подняла на Никиту глаза.
И Никита почувствовал, как внутри у него все обваливается, вся его нечеловеческая любовь к маме показалась таким выдуманным и нелепым туманным облаком, все это желание эту любовь заслужить, такой детской и наивной игрой, а одиночество его – непроходимым эгоизмом. Когда тут, рядом с ним, совсем под боком, жила вот эта старенькая его тетя, которая, оказывается, не ради мамы старалась, а ради него. Его она любила, его она принимала таким, каким он был, нелепым, мятущимся, глупым. И теперь даже, когда во всем мире не осталось ни единой души человеческой, которая не презирала бы его, она все равно продолжала любить. И так горько и стыдно стало Никите, что и он разрыдался, уткнувшись в ее мягкую шаль, и она еще долго гладила его по голове.
0 комментариев