Всё можно было вытерпеть. Всё. И скучное бормотание преподавателя по истории музыки, и бесконечные гаммы, и сольфеджио; на хоре так даже интересно бывало. Особенно когда приходил Валерка, что случалось редко, но хоть так.
Всё, но не скрипку. Мало того что от струн на пальцах взбухали кровавые мозоли, так они еще и лопались в самый неподходящий момент. Например, на контрольной по математике. Прямо на проштампованный двойной листочек. А их и так на всех не напасешься.
А еще из-за скрипки нельзя гулять. Вернее, можно, но не получается. После школы надо ехать в музыкалку, поучиться там до пяти, потом вернуться, зазубрить все даты по истории, правила по русскому, слова по английскому, стихи по литературе, а еще математика. И когда ты справился, надо еще пиликать два часа в день. И ладно бы пианино или арфа, или контрабас, на худой конец, так нет же. Эта уродская скрипка, противно взвизгивающая от каждого неверного движения. Чем-то похоже на бормашину, даже зубы ноют к концу второго часа. И не передохнуть никак – если остановиться, то мама, которая в это время поливает огород или полет грядки, тут же тарабанит в окно испачканной в земле рукой.
Летом хотя бы можно пиликать на крыше гаража и смотреть, как внизу Валерка играет в футбол, как девочки хихикают и перешептываются, вместо того чтобы вести счет. А зимой совсем тоска. Ольге нестерпимо хотелось вниз, к остальным, но время было не победить. Она пробовала. Математику решила прямо на уроке, на перемене успев переписать решенное в тетрадь. Стихи и правила выучила в трамвае, по пути в музыкалку, даты и слова – на обратном пути. Играла на гараже, засекая время по маленьким золотым часам, единственному подарку отца, который мама разрешила оставить. Играла громко, порывисто, так сильно загоняя темп от нетерпения, что мама, вообще-то ничего не понимавшая в музыке, даже пару раз окрикнула ее.
Внизу кипела жизнь – Валерка забивал пятый гол, девочки аплодировали, а капитан вражеской команды даже пнул ворота от досады. Еще полчаса, четверть часа, пять минут, четыре, три, всё! Закинув скрипку в дом, Ольга бросилась к полю, но Валерки уже не было. Его загнали ужинать, а после он уже не вышел – помогал отцу править гвозди в сарае. Побродив среди не особенно радушной детворы, Ольга вернулась в дом и сразу легла спать. Больше делать было нечего.
Правда на следующий год Валерку посадили прямо за Ольгой, и он на каждой контрольной тыкал ее в спину ручкой – просил списать. Ольге это нравилось, и она, конечно, никогда ему не отказывала. А как-то Валерка даже пришел к Ольге домой.
До этого к Ольге никогда никто не заходил, потому присутствие Валерки осветило все вокруг каким-то новым светом. Ее уютная комнатка оказалась крохотной давно не беленной каморкой с трещинами по стенам, с облупившимся полом. И вышорканное покрывало поверх двуспальной кровати, заваленной старыми книгами и нотами. Разобрать этот завал Ольга даже не пыталась – так и спала, неловко примостившись с краю. И в этот момент Ольга безо всяких объяснений поняла, почему мама не разрешала ей приглашать гостей даже на день рождения. Валерку, однако, больше заинтересовал пюпитр. И пока Ольга искала тетрадь по русскому, Валерка успел трижды сложить и разложить его.
Маме Ольга ничего не рассказала, зато рассказала двоюродной сестре Катьке, которую родители довольно часто оставляли у жившего неподалеку деда. Ради Катьки разрешалось отложить учебу ровно на час. Мама считала, что этого более чем достаточно для поддержания дружеских отношений с родственниками. Катька была младше и значительно глупее. Она никогда ничего не запоминала и могла, к примеру, спутать дату отмены крепостного права с Октябрьской революцией. А злобная историчка, похожая на жабу, в этом случае только руками разводила. Зато Ольгу Жаба нещадно гоняла по датам каждый урок, причем спрашивала не только свежеизученные, но и класса из пятого могла припомнить. Ольга никогда не ошибалась, еще не понимая, что тем самым провоцирует Жабу на новые допросы.
Впрочем, мама говорила, что Катька – бестолковая, и все равно ничего из нее не выйдет. Ольга была согласна. Катька ничего не доводила до конца, и уследить за ее увлечениями было невозможно. Она будто не жила свою жизнь в глубину, а безответственно болталась по поверхности. Еще вчера она с энтузиазмом ходила в фотокружок и задаривала родственников мутными снимками, но когда Ольга попросила Катьку украдкой сфотографировать для нее Валерку, выяснилось, что Катька уже сто лет как забросила фотоаппарат и ходит теперь на кружок по рисованию. А украдкой нарисовать портрет вряд ли получится. Но и рисование она вскоре тоже забросила, пошла на танцы, потом в швейный, и куда-то еще…
Свесив ноги с края гаража, Катька жаловалась Ольге на жизнь. Новых кружков в ДК не осталось, а в стрелковую школу ее не взяли – мало того что мелкая, так еще и девчонка.
– Эх, мне бы что-нибудь такое найти, как твоя скрипка… Чтобы долго нравилось…
– Я ее ненавижу, – внезапно призналась Ольга и тут же осмотрелась – мамы поблизости не было.
– Как… ненавидишь? А зачем тогда? – изумленно выдохнула Катька и так на нее посмотрела, что Ольга и сама вдруг осознала глупость и бессмысленность своих ежедневных мучений.
– Ты маме скажи, что тебе не нравится, и не ходи больше. Делов-то!
И Ольга вдруг поняла, что жизнь ее сейчас, прямо вот через пару минут, может круто перемениться. Можно приходить со школы, быстро заучивать положенное и бежать ко всем, на площадку. Или ходить в кино с одноклассницами. Или даже гулять с Валеркой. Чем черт не шутит?
Говорить маме Ольга пошла вместе с Катькой. Все-таки хорошая скрипка стоила дорого, да и само обучение так сильно било по карману, что иногда маме приходилось просить денег у деда.
Мама гладила белье, но выслушать согласилась, напомнив, что через семь минут Катьке пора домой.
– Я… Я не хочу больше играть. И в музыкальную школу больше не пойду. Мне не нравится!
Что произошло потом, Ольга поняла не сразу. Сначала пронзительно завизжала Катька и запахло паленым, потом Катька выскочила вон, хлопнув входной дверью так, что стекла в окне звякнули. Потом мама подхватила Ольгу и поволокла к раковине, включила воду, потом сильно защипало руку. Ольга хотела рассмотреть наливавшийся треугольный волдырь, но не успела. В дом влетела разъяренная бабушка и сгребла Ольгу в охапку:
– Вот змея! И в кого она такая уродилась! Угробит ребенка! Точно угробит.
Ночевала Ольга у бабушки, а на следующий день мама подкараулила ее у школы и к бабушке не пустила – они с Ольгой перебрались в крохотную квартирку у музыкальной школы. Валерку она больше не видела. Впрочем, теперь Ольге было не до того. Она выиграла городской конкурс скрипачей, потом областной, а потом и общероссийский. Говорили, что она играет на уровне консерватории, а это в столь юном возрасте просто невероятно. Хвалили за поразительную утонченность исполнения и глубокое чувствование музыкального произведения. Ольге было стыдно – сама-то она знала, что все ее глубокое чувствование – это не более чем напряженное ожидание. Сфальшивить на публике было проще простого – волнение, люди, ослепляющий свет софитов, жюри, взволнованная мама в первом ряду. А нота эта неправильная тут же отзовется внутри скрипки зудящей вибрацией бормашины, от которой мгновенно заломит зубы. Этот страх они и принимали за утонченное исполнение.
Как-то после очередной победы Ольгу пригласили в музыкальный колледж при консерватории. Для особо одаренных детей. Ольге польстило, но всерьез она это не восприняла, куда она от мамы? А потому, когда вечером мама объявила, что Ольга едет, и начала паковать чемоданы, Ольга долго не верила. Как она будет жить в таком большом городе без мамы, сама? Ей же всего пятнадцать! Впрочем, это не обсуждалось. И Ольга поехала. Однако понять, как это – жить одной, она не успела. На первом же занятии строгий профессор, выслушав ее, покачал головой:
– Нет, так не годится.
Внутри Ольги все мгновенно обвалилось, но профессор поспешил утешить. Ольга, несомненно, талантлива и трудолюбива, а то, что с ней происходит – не ее вина. Это вина ее преподавательницы, которая по глупости своей долгие годы не замечала, что Ольга неправильно держит скрипку. И это не просто угол наклона, это весь захват. И то, что Ольга с таким нелепым захватом умудряется не фальшивить – это скорее случайность и годы тренировок, – непременно выскользнет, если взяться за произведение уровня консерватории. Придется переучиваться.
Когда он ушел, Ольга осталась в кабинете. Она попробовала взять скрипку так, как он показывал, но играть не получалось. Будто все годы ее страданий и бесконечных тренировок обнулились, и она снова оказалась в первом классе музыкалки. И теперь, конечно же, не будет в ее жизни ни консерватории, ни новых побед, ни маминой радости. Это провал. А этого нельзя было допустить. Ольга пробовала снова и снова – рука не слушалась, каждый раз складываясь в привычное положение. Скрипка визжала, в зубах стреляло нестерпимой болью, руку сводило судорогой, в кабинет заглядывали удивленные сокурсники, за окном темнело, а Ольга все пыталась. Терпения и усидчивости ей и так было не занимать, а тут будущее на кону.
На следующее занятие профессор принес с собой схему правильного захвата, напечатанную на пожелтевшем плакате. Ольга улыбнулась – она была довольна собой, в эти дни она почти не спала, и у нее уже и так получалось. Срывалась изредка, но это уже не первый класс музыкалки, а вполне себе выпускной концерт. Для колледжа при консерватории маловато, но через пару дней наверстает.
Не дожидаясь, пока профессор начнет ненужные объяснения, Ольга заиграла. Профессор посмотрел на ее руку, и глаза его округлились от ужаса:
– Ты что же, все эти дни?.. Ты с ума сошла?! Брось сейчас же!
Договорить он не успел. В натруженном, пульсирующем от боли запястье что-то неслышно дернулось, не сильнее, чем дергается глаз, и музыка стихла. Скрипка накренилась, поехала по плечу вниз, Ольга бросила смычок и прижала скрипку правой. Наклонилась за смычком. Стояла в растерянности и смотрела на свою левую руку, которая вроде бы и хочет смычок подобрать, но пальцы почему-то его никак не ухватывают. Будто смычок не настоящий, как лунная дорожка на воде, а Ольга, как пес, не может этого понять и пытается поймать луну снова и снова.
Дальше было больно. Профессор волок ее выходу, кричал, вызывал «скорую», а Ольга все пыталась сложить непослушные пальцы в зажим. Но шевелился только мизинец.
Профессор нашел какого-то гениального хирурга, но даже тот после операции пожал плечами. Года через три, наверное, а то и позже, можно будет потихонечку, минут по пятнадцать в день, не дольше. Да и то…
Домой, в общем. Домой.
Дома мама, едва успев переодеться с дороги, присела на стул, протяжно вздохнула и пошла поливать огород. Будто ничего не произошло.
А Ольга лежала в своей прежней комнате, на своей захламленной кровати, но чувствовала себя почему-то не собой, а куском биомассы, зависшим в вакуумной пустоте. Не было больше ни этого города, ни комнаты, ни скрипки, ни руки, ни мамы – только пульсирующие изредка, как биение сердца, слабые всполохи ненависти к себе. Она же этот правильный захват еще в подготовительной группе видела, она сотни раз смотрела концерты других скрипачей, она играла в оркестре, в конце концов, как она могла не заметить?
И, сама не помня как, Ольга вдруг поднялась на крышу гаража со скрипкой в руках и заиграла. И пока она играла, она чувствовала и себя, и острую стреляющую боль в руке, и маму, и огород, и город этот, и небо, и слепящее солнце.
0 комментариев